Мир в войне

Вы не вошли. Пожалуйста, войдите или зарегистрируйтесь.


Страницы 1

Чтобы отправить ответ, вы должны войти или зарегистрироваться

РСС

Сообщений 1

1

Re:

Деникинские власти по-прежнему продолжали управлять населением захваченной ими территории по одному и тому же «принципу» — расстрелы и розги, страх и принуждение.

На заседании Одесской городской думы 25 декабря митрополит Платон произнес свою очередную, далеко не христолюбивую речь. Он убеждал гласных думы, что русский народ вовсе не предан идее большевизма, что он может уверовать и в «идеи белого движения», но для этого, мол, надо бить большевиков не программами и идеями, а оружием. «Будем же просить господа бога,— сказал митрополит,— а затем и главноначальствующего Николая Николаевича Шиллинга: возьмите в свои руки диктаторскую власть».

И Шиллинг отвечал:

— Я сделаю это... Когда ко мне приходят рабочие с ходатайствами об освобождении их арестованных товарищей, я говорю: если они виновны — не выпущу, если не виновны — выпущу. Если тысячу людей надо отправить на тот свет — отправлю. Вот таков я, может быть, и меня убьют, но себе я не изменю.

Речи митрополита и главноначальствующего об усилении диктаторской власти не были случайны. Оба они, как и вся правящая верхушка, чувствовали, что между ними и населением — непроходимая пропасть. Им давно было ясно, что рабочие и крестьяне добровольно не откажутся от того, что дала им пролетарская революция. Потому и злобствовали деникинцы. Массовыми репрессиями, расстрелами, пытками, ущемлением экономических и уничтожением политических прав, страхом и угрозами пытались они сломить волю трудящихся масс, заставить работать на «Добровольческую» армию, пополнять ее, кормить, поить и одевать. Одним словом, защитникам старого, свергнутого строя нужен был крепкий тыл.

Но тыл — основная масса населения захваченной белогвардейцами территории — продолжал занимать избранную им позицию — по возможности ничего не давать Деникину, и, в меру своих сил, подталкивать его к обрывистым берегам Черного моря.

Особенно много говорилось о тыле в последние дни 1919 года. Это было время, когда меньшевистский «Южный рабочий» уже не помещал хвалебных гимнов в честь лихого генерала Мамонтова, а золотые купола «сорока сороков», о которых грезили ранней осенью деникинцы, уже уплыли в туманные дали, когда золотопогонная армия, так и не услышав перезвона кремлевских колоколен, начала совершать, выражаясь языком деникинских военных сводок, «систематические и планомерные оттяжки», то есть терпеть поражения и отступать. В это время белогвардейские правители и пропагандисты всячески «стыдили» тыл и требовали, чтобы он, наконец-то, «одумался», «трезво взглянул» на происходящие события.

«Я прошу прийти ко мне на помощь, и я надеюсь, что жители Одессы дадут мне не только людей, но дадут возможность одеть их и продовольствовать, дадут деньги»,— взывал с думской трибуны Шиллинг. Кто-то внес в думу предложение начать помощь «Добровольческой» армии с обложения имущих классов и провести мобилизацию представителей этих классов. Но толстосумы не торопились раскошеливаться, и предложение было признано неприемлимым.

В Одессе создается целый ряд различных «общественных» комитетов и организаций: «Общественный комитет обороны» (ОКО), «Областной комитет народной обороны» (ОКНО), «Внепартийный общественный комитет» (ВОК), «Общественный комитет содействия обороне» (ОКСО). И все они пытаются решить самую насущную задачу — «оздоровить тыл». Но мало было пороха в пороховницах белогвардейской «общественности»! Тыл не поддавался «лечению». Не помогло и «ОКО», этот, по замыслу его организаторов, «всевидящий и всепроникающий огромный глаз, способный издали видеть наступающих большевиков и вблизи — сознательных и бессознательных пособников Ленина».

«Исправить тыл — задача под силу только апостолу»,— пессимистично заявил журналистам митрополит Платон и предложил провести кампанию по организации «Священного отряда» для борьбы с большевизмом. Потом появилось сообщение, что с этой же целью создается «Старообрядческий отряд». Стали формировать отряды «Союз георгиевских кавалеров», «Союз немцев-колонистов».

Создание отрядов от имени различных организаций и лиц проводилось по указанию командующего войсками Шиллинга. Это была одна из попыток деникинцев привлечь в свои ряды тех бывших офицеров царской армии, которые предпочитали стоять в стороне. Дело в том, что за годы революции и гражданской войны на юг страны, в причерноморские города, стекались огромные массы офицеров царской армии. В «Добровольческую» армию рядовыми многие из них идти не желали (хотя в «белой» армии было много воинских частей, сформированных из офицеров), другие вообще не хотели сражаться против Советской власти, третьи занимали выжидательную позицию, а многих больше прельщала беззаботная жизнь в большом городе с ресторанами, игорными домами, всевозможными увеселительными заведениями. По официальной регистрации, проведенной деникинскими властями, в Одессе и ее окрестностях осенью 1919 года было свыше 25 тысяч офицеров, не числившихся в строевых частях. В одном из сообщений в ставку Деникина Шиллинг писал, что все принимаемые меры по привлечению офицеров на фронт не увенчались успехом. Шиллинг объяснял и причину этого: «Самая характерная черта офицерства — полное отсутствие патриотизма». Формируя отряды для посылки на фронт против большевиков, белогвардейцы пытались пробудить «патриотические» чувства в офицерской среде. Газеты, воззвания, ярко-красочные плакаты призывали офицеров вступать в создаваемые отряды. Даже наименованием отрядов: «Священный», «Георгиевский», «Спасения родины», «Возрождения России» их организаторы хотели повлиять на чувства офицерского состава. Но призывы к офицерскому сознанию оставались гласом вопиющего в пустыне. Во все восемь отрядов, о формировании которых широко рекламировалось, записалось только около 600 офицеров. Зато записались в «Священный отряд» многие уголовные преступники. Митрополит Платон жаловался Шиллингу, что «какие-то темные силы мешают созданию отряда, а уголовники с неизвестной целью в него вступили».

Кампания по созданию офицерских отрядов с треском провалилась.

Поражение белогвардейских армий на фронте и неудачи в тылу заставляли деникинских правителей заигрывать с населением. В рабочих районах Одессы были открыты три лавки и две столовых с огромными вывесками «Добрармия — населению». Извещалось, что здесь отпускаются населению продукты и другие товары по ценам ниже рыночных. Но в лавках лежали те товары, которые населению были не нужны, а в столовых можно было получить только чай без сахара.

Меняет тактику по отношению к рабочим и сам Шиллинг. 16 января 1920 года газеты публикуют его «Письмо главноначальствующего к рабочим». В письме ни слова не говорится о всем том страшном и бесчеловечном, что принесли рабочим деникинская диктатура и ее ставленники на юге Украины. Как будто и не было тысяч рабочих, безвинно расстрелянных и замученных, изгнанных из заводов и фабрик, закрытых и разгромленных профсоюзов, клубов и других общественных организаций. Потеряв стыд и совесть, Шиллинг писал: «Прошу помнить, что я и мои помощники твердо знаем, что мы существуем и делаем свое дело для населения, а не население для нас. Мы всегда готовы выслушать вас, ваши нужды и прийти на помощь во имя законности, порядка и справедливости».

Тон этого письма, очевидно, был навеян впечатлениями от убийства ближайшего и наиболее свирепого помощника Шиллинга начальника контрразведывательного управления Кирпичникова. Шиллинг не мог не понимать, что карающая рука диктатуры пролетариата настигнет и его. Не случайно также и то, что после убийства Кирпичникова начальник штаба внутренней обороны Одессы полковник Стессель сообщил что впредь смертных приговоров политическим заключенным выноситься не будет. Он тоже опубликовал письмо к рабочим, и с лисьей хитростью уверял, что он их лучший друг.

Враг менял тактику. Он убедился, что никакие тюрьмы, пытки, расстрелы не могут сломить волю рабочего класса и трудового крестьянства к сопротивлению.

И если Деникин все время твердо держался лозунга «Единой и неделимой России», то, когда Советские войска начали уничтожать и гнать белогвардейцев к Черному морю, он решил сделать ход конем. В телеграмме на имя генерал-лейтенанта Лукомского от 1 января 1920 года Деникин пишет:

«Предлагаю передать Мак Киндеру дословно следующее: Признаю самостоятельное существование фактических окраинных правительств, ведущих борьбу с большевиками.

Союзники должны: а) решительно и незамедлительно принять меры к охране флотом Черноморской губернии, Крыма и Одессы; б) оказать содействие в помощи живой силой со стороны Болгарии и Сербии; в) обеспечить тоннажем перевозку указанных в пункте «б» войск; г) продолжать снабжение вооруженных сил юга России».

Деникин пытается найти пути к объединению всех контрреволюционных сил, ведущих борьбу против советского государства. С этой целью он не прочь даже временно поступиться своими принципами в интересах привлечения на свою сторону всех буржуазно-националистических сил. В это время между Шиллингом и бывшим начальником штаба Одесского военного округа генералом Н. А. Марксом происходит довольно интересная беседа. Шиллинг вызвал Маркса из Крыма и от имени Деникина предложил ему «как ранее работавшему в Одессе и знающему местные условия и политические течения», оказать «Добровольческой» армии содействие в установлении контактов с петлюровскими и махновскими формированиями. Шиллинг сообщил Марксу, что Деникин изменяет свои взгляды и согласен признать те националистические правительства, которые ведут борьбу с Советами.

Шиллинг знал, что генерал Маркс еще до революции был либерально настроен, восторженно воспринял Февральскую революцию, потом что-то неполадил с Румчеродом [47] и уехал из Одессы. Но Шиллинг не знал, что генерал Н. А. Маркс на второй день после победы Октябрьской революции направил приветственную телеграмму В. И. Ленину и высказался за признание в Одессе и на территории Одесского округа власти Советского правительства. Тогда по требованию меньшевиков и эсеров из Румчерода Маркс был смещен с должности начальника штаба военного округа.

Теперь, выслушав предложение Шиллинга, Маркс сказал:

— Возвращаться к вам не буду. Свой путь я избрал еще в 1917 году. Трехцветное знамя уже не зовет вперед. Считайте сражение проигранным. Когда набегает волна, песчинке не удержаться. Против народной волны, поднявшейся в октябре 1917 года, не устоит ни Петлюра, ни Деникин, всех она сметет.

Огорошенный таким ответом Маркса, Шиллинг потерял хладнокровие и стал угрожать:

— Вы не думали, на что идете. Мы предлагаем вам должность, соответствующую генеральскому званию, а большевики заставят вас рыть окопы и траншеи.

Маркс с достоинством ответил:

— Когда молод был — сначала говорил, а потом думал. Теперь — прежде думаю. А что касается рытья окопов, то скажу: мозоли на руках не грязнят души.

Разве вы не видите, что «белое» движение превратилось в грязное? Барахтаться в этом омуте противоестественно и позорно для русских людей.

Шиллинг сказал Марксу, что он сообщит Деникину о его ответе. Через несколько дней генерал Маркс военным судом был разжалован в рядовые [48].

— С большевиками мало бороться одним штыком, необходимо помимо оружия противопоставить ему идею, могучую и великую идею,— говорил лидер одесских кадетов Велихов 19 января на митинге, организованном общественным комитетом содействия «Добровольческой» армии.

Но никто не знал, где взять такую «великую и могучую» идею, чтобы противопоставить ее идее коммунизма. Такой идеи не было и не могло быть. И когда некоторые ораторы, в том числе Велихов, призывали одесских эсеров общими усилиями выработать «противо-большевистскую идею», то их лидер Кулябко-Корецкий, который еще в период англо-французской оккупации Одессы тоже «искал» такую идею, отвечал:

— Идеи с ходу не вырабатываются. Для этого требуется время. Борьба же с большевиками не терпит отлагательства. Если зовете нас бороться сообща, то отметите всю грязь, которая мешала нам до сих пор идти рука об руку со всеми антибольшевистскими силами.

На митинге выступил Шиллинг. Он снова говорил о том, что командование будет проявлять заботу о нуждах рабочих, об оздоровлении тыла.

— Тыл не является нашим врагом,— говорил Шиллинг.— Он только нравственно болен и психически нездоров. Симптомы этих болезней проявляются в равнодушном отношении к нуждам нашей геройской армии, в распространении за ее спиной всяких бабьих россказней и выдумки. Я недавно прочел, что Гинденбург как-то пророчески сказал: «победит тот, у кого крепче нервы». Наши нервы не выдержали и мы пали в 1917 году. Годом позже наступил черед самого Гинденбурга: английские нервы оказались крепче. Так и теперь: если у большевиков вместо нервов — веревки, то у нас должны быть стальные тросы. Рабочие должны помочь нам выковать такие могучие нервы, при их поддержке мы сможем оздоровить, вылечить наш тыл. А пока я вынужден признать, что тыл работает на Ленина. В этом наша трагедия.

Так говорил теперь не один командующий войсками. С тех пор, как Красная Армия стала изгонять белогвардейцев из захваченных ими территорий, газеты замелькали заголовками: «Тыл работает на Ленина — в этом трагедия Добророссии». Что же касается заигрывания деникинских властей с рабочими, то одесским пролетариям это было не ново. Они видели подобные попытки и со стороны Керенского, Петлюры, гетмана Скоропадского, немецких, английских и французских интервентов. Рабочий класс Одессы готовился к решающей схватке с диким белогвардейским зверем, цепкие когти которого уже были подрезаны.

Слабел и без войск оказывался Деникин. Красная Армия прижимала «белую» армию к морю, уничтожая ее живую силу. То, что двигалось летом от моря к центру России, ни в какое сравнение не шло с тем, что возвращалось назад к морю из центральных районов страны. В природе наступила зима с ее, на редкость для юга, сильными морозами, а деникинские войска на глазах таяли, словно снег под лучами знойного южного солнца. Отощавшие до основания, потрепанные дивизии и полки производили жалкое впечатление и взывали о помощи.

Все усилия штаба Шиллинга пополнить свои войска терпели неудачу. Мобилизации проваливались одна за другой. Деникин и его военный «министр», начальник военного отдела генерал Лукомский, не скупились на телеграммы Шиллингу с требованием не ослаблять усилий, направленных на пополнение войск. Телеграммы и приказы по этому вопросу поступали ежедневно. В январе их поток неожиданно прекратился. Потом пришел приказ Деникина. В нем говорилось о том, что «русские люди ушли с головой своей в личные дела», «забыли армию», что они «постыдно равнодушны» к армии, подрывают веру «в идею борьбы, в вождей», «сеют смуту» и т.д. Но самым примечательным в приказе была концовка. «Требую от одесского штаба,— писал Деникин,— реально посмотреть на вещи и сказать, чьими помощниками вы являетесь: моими или большевиков? Задумывались ли вы над тем, сколько оружия и снаряжения передали вы одесским большевикам?»

Деникин имел в виду то, что мобилизуемые по получении оружия и обмундирования расходились по домам, унося с собой все полученное. Надо было искать какой-нибудь выход.

Совет при главноначальствующем Новороссийской области 9 января обсуждал вопрос о привлечении интеллигенции к более тесному сотрудничеству с местными властями. Под сотрудничеством понималось как непосредственное вступление интеллигенции в ряды «Добровольческой» армии, так и усиленное влияние интеллигенции на народные массы в благожелательном для белогвардейцев духе. Общий вывод, к которому пришли участники заседания, был неутешительный: интеллигенция не умеет вести за собой массы.

Этот вывод был и лейтмотивом выступления градоначальника барона Штемпеля на митинге «трудовой интеллигенции», созванном местными властями в воскресенье, 19 января, в помещении Русско-азиатского банка. Штемпель призывал интеллигенцию отказаться от мысли, что большевики непобедимы, и с опереточным апломбом восклицал: «Я вас зову, идите на фронт! Тысяча людей, крепких духом, может изменить всю обстановку на фронте! Станьте этой тысячей, восславьте родину! Неужели вы и впредь будете массой безвольных интеллигентов, утративших не только чувство долга, но и инстинкт самосохранения!»

Е. Н. Щепкин

Одесса являлась крупнейшим культурным центром на юге Украины. Интеллигенция составляла значительную часть городского населения. За годы революции и гражданской войны численность интеллигенции здесь намного возросла за счет центральных и северных городов России и Украины. Часть интеллигенции активно сотрудничала с деникинцами. Многие представители интеллигентного труда, не понявшие и не воспринявшие пролетарской революции, собирались покинуть родные края и отправиться за границу. Вся их активность была направлена на получение консульской визы и места на пароходе, уходящем на запад. Третья группа интеллигенции заняла выжидательную позицию, с белогвардейцами не хотела идти, но и не выступала против них.

И, конечно, тщетными были надежды белогвардейцев на то, что с помощью этой интеллигенции им удастся повлиять на настроения рабочих и крестьян.

А была и другая интеллигенция, которая шла вместе с трудовым народом. Она активно выступала против белогвардейцев. Одним из ярких ее представителей был профессор Евгений Николаевич Щепкин, историк, внук великого актера-демократа М. С. Щепкина. Накануне прихода деникинцев в Одессу он вступил в Коммунистическую партию, остался в подполье. Это был мужественный революционер-боец. Авторитет Щепкина среди масс был таков, что он мог открыто выступать при деникинцах против деникинцев. Когда контрразведка арестовала Щепкина, то допрашивавший его генерал Борисенко заявил ему:

— Вас, профессор, следует расстрелять только за одну лекцию, которую вы прочли в Художественном театре.

— О, тогда меня надо расстрелять не менее 15—20 раз! Именно столько раз я выступал с такими лекциями,— ответил Щепкин.

Контрразведчик напомнил Щепкину о докладе, сделанном 2 февраля 1919 года в большой аудитории Художественного театра. Доклад назывался «Год безвластия». Щепкин заявил тогда, в присутствии нескольких сотен человек, большинство которых составляла белогвардейская публика, что все буржуазные правительства от Керенского до Деникина были правительствами «без позвоночного столба», что только большевики олицетворяют твердую власть и народ идет за ними. Сильный шум, возгласы «ложь!» не помешали Щепкину закончить свой доклад.

Щепкина морили голодом в тюрьме, уговаривая его отказаться от большевизма, перейти на сторону Деникина. Щепкин нужен был белогвардейцам как человек, к голосу которого прислушивались трудящиеся Одессы. Но профессор был непреклонен. Его, правда, не расстреляли, до самого последнего дня надеялись деникинцы сломить его волю. Из тюрьмы Щепкин вышел угасающим, белогвардейцы его довели до такого тяжелого состояния, что он уже не мог поправиться. Вскоре после освобождения Е. Н. Щепкин ушел из жизни. Вся трудовая Одесса провожала в последний путь первого красного профессора.

Доктор медицины Александр Михайлович Пучковский не был революционером. Он был весь поглощен своим врачебным делом, которому отдавался всей душой. Когда большевики были у власти, Пучковский, встречаясь с кем-либо из них, вступал в спор, изобличал ошибки, которых было немало в первые месяцы Советской власти. А когда Одессу захватили белогвардейцы, он, казалось, ушел в себя, замкнулся. И хотя у ворот подъезда дома (Херсонская, 52) продолжала висеть табличка: «Д-р А. М. Пучковский. Болезни уха, горла, носа», в квартире Пучковского трудно было увидеть больных, ожидающих приема. Зато теперь здесь можно было встретить коммуниста-подпольщика. В районе Херсонской улицы находились две подпольные явки. Эта же улица связывала центр города с рабочим районом — Пересыпью. Здесь часто рыскали контрразведчики, полицейские чины. И нередко подпольщик, застигнутый на улице врасплох, находил убежище в доме № 52.

Началось это с того, что однажды в облаву на этой улице попал Тарас Костров. Он быстро юркнул в ворота дома № 52 и позвонил в квартиру Пучковского. Не скрывая, рассказал, что его привело сюда и попросил укрыть на время облавы. Хозяин квартиры что-то пробурчал про себя, усадил Кострова в кресло, сделал какое-то вливание и уложил на кушетку. В доме шел повальный обыск. Врач записал в толстый журнал историю болезни Кострова и вышел. Костров слышал, как в квартиру вошли люди, хлопали двери. Послышался голос Александра Михайловича: «Господа офицеры, прошу вас быть здесь потише. В этой комнате у меня лежит больной. Ему очень плохо».

Опасность миновала, вечером Костров ушел.

С того времени квартира Пучковского стала использоваться подпольщиками для временного укрытия.

Постоянной явкой подпольщиков была квартира доктора Григория Вуалапсаповича Гегелашвили. Здесь устраивались встречи подпольщиков. Доктор, используя свои связи, добивался встреч с арестованными коммунистами, помогал передавать им передачи и записки, облегчал участь заключенных в тюрьме.

Близко стоял к коммунистам артист Платон Цесевич. Он, например, знал о пребывании в подполье Елены Соколовской. Встреча с ней у него произошла при следующих обстоятельствах. Деникинцы готовились отметить «День Добрармии». Во всех театрах города должны были состояться митинги и концерты. Привлекались все артистические силы Одессы. Организаторы «Дня Добрармии» пригласили Цесевича и предложили ему выступить в оперном спектакле. Несмотря на настойчивые уговоры, артист отказался от выступления. Его отпустили с тем, чтобы он еще раз подумал и на следующий день сообщил о своем согласии. «Отказ от участия в спектакле в День Добрармии будет рассматриваться как политическая демонстрация»,— предупредили Цесевича.

Удрученный артист шел по бульвару Белинского. Вдруг он встретил Елену Соколовскую. При Советской власти Цесевич приходил к ней с различными театральными вопросами. Теперь такая неожиданная встреча! Узнав, чем озабочен Цесевич, Соколовская посоветовала ему «заболеть» или на время выехать из Одессы.

«День Добрармии» приближался. По всему городу были расклеены афиши, где огромными буквами сообщалось, что в 3 часа дня состоится спектакль с участием Платона Цесевича. Тогда Цесевич направил в «Одесские новости» письмо, в котором писал, что он не давал согласия выступать в этот день. И не выступил.

Белогвардейские власти объявили кампанию по сбору средств для «Добровольческой» армии. Сначала решено было обложить владельцев торгово-промышленных предприятий. Но денежные тузы скупились даже для этой армии, благодаря которой они вернулись в Одессу. Комиссия по сбору средств, состоявшая из наиболее состоятельных лиц, самыми крупными денежными суммами обложила «мертвые души», то есть тех, кого в Одессе не было.

«Их спасли от большевиков, а они платят черной неблагодарностью»,— жаловался Шиллинг, когда узнал о местных последователях Чичикова.

Привлекли деникинцы к сбору средств для «Добрармии» и артистические силы. Союзу артистов было поручено организовать концерты, спектакли и вечера развлечений в пользу «Добрармии». В комитет по проведению этих мероприятий были введены артисты Цесевич, Глаголин, Амурский. Комитет так организовал проведение концертов и вечеров, что отчислений производить было не из чего, весь сбор уходил, как отмечал Шиллинг в приказе от 22 ноября, на так называемые организационные расходы, да еще по «сомнительным надобностям». Комитет был распущен, а концертные выступления в пользу «Добрармии» запрещены.

В Одессе находилась большая группа писателей. Только незначительная часть из них сотрудничала в белогвардейской печати. Кое-кто пытался издавать свою газету. Участвовал в издании одной газеты известный русский писатель И. А. Бунин. Однако, быстро разочаровавшись в этом деле, стал хлопотать о выезде на Балканы. Но были и такие писатели, которые не смирились с деникинским режимом, боролись с ним, если не печатным, то устным словом. Белогвардейцы жестоко расправлялись с ними. В тюрьму был брошен одесский писатель Л. О. Кармен, главной темой творчества которого была жизнь рабочих и грузчиков Одесского порта.

Следователь, допрашивавший Кармена, говорил ему, что, если он публично отречется от большевизма и опубликует в газетах письмо с призывом помогать «Добровольческой» армии, то будет освобожден из тюрьмы. Кармен отвечал, что он в партии большевиков не состоял, поэтому и отрекаться ему не от чего, но он сочувствует большевизму и будет за него бороться до последней минуты своей жизни.

Несколько раз водили Кармена в комнату для «допроса» и каждый раз его уже оттуда выносили. Из тюрьмы Кармен был освобожден после изгнания белогвардейцев. Вышел он едва живой, не держался на ногах и через два месяца, в апреле 1920 года, умер в возрасте 44-х лет.

За несколько дней до своей смерти Л. О. Кармен рассказывал, что в тюрьме его «допрашивал» следователь по фамилии Родоконаки, какой-то близкий родственник того самого Родоконаки, о котором писал Кармен в рассказе «Мурзик».

За небольшим исключением, интеллигенция Одессы не пошла на службу кровавому режиму Деникина.

Поделиться

Сообщений 1

Страницы 1

Чтобы отправить ответ, вы должны войти или зарегистрироваться




PunBB.INFO - расширения и темы на заказ

© Форум на тему войн, в которых участвовала Россия и ее ближайшие соседи

Яндекс.Метрика